– Да, как-то так.

– А кто ваши родные?

– Рудокопы. Правда, рудники золотые, оттого я могу себе позволить туда-сюда мотаться первым классом.

– Похоже, у вас интересная жизнь, – сказала Бернадетт. – А почему вы «туда-сюда мотаетесь»? И как австралийского рудокопа занесло в Боснию?

Что ей сказать? Его легенда создана для легковесной болтовни. Она не предполагала откровений, что было бы глупо. Но ему всего тридцать шесть, впереди долгая жизнь, и раньше или позже он неизбежно кому-нибудь доверится. Похоже, это случилось раньше. За обедом он болтает с привлекательной женщиной. Заурядная ситуация: если человек тебе приятен, ты хочешь немного о нем узнать.

Но что он мог сказать? Ведь не откроешь, кто он и откуда явился. Однако врать тоже не хотелось. Она симпатичная, с ней было легко и хотелось поделиться, что-нибудь рассказать о себе настоящем.

– Ладно, только не грузитесь… в смысле, не принимайте близко к сердцу. Наверное, в моей жизни самое важное, что у меня были жена и двое детей.

– Боже мой, почему «были»?

– К несчастью, год назад я их потерял. Все трое погибли в дорожном происшествии.

Хорошо, что он это сказал. О самом главном. Не о том, что он пришелец из другого века, но об утрате своих любимых.

– О господи, я вам очень сочувствую, – сказала Бернадетт.

– Знаете… Берни, я уже год горюю. Денно и нощно меня сжирает и никак не сожрет ненасытная тоска. Но их больше нет, а я – вот он. И за нашей беседой я на минуту вообразил, что я не самый одинокий человек на свете, что могу просто поболтать, сбросив, так сказать, душевный груз…

Глаза ее заволокли слезы.

– Душевный груз, – прошептала она. – Нет, вы и впрямь умеете подыскать необыкновенные слова.

– Я к тому, что, может быть, мы еще поговорим о вас? Мне очень интересно.

– Что ж, вы нашли верного собеседника. – Бернадетт платком промокнула глаза. – Я обожаю говорить о себе.

И она говорила. Весь обед из трех блюд под бутылку вина. Рассказала о своем детстве, об увлечении феминизмом и путешествии в Грецию. О времени в Будапеште она умолчала (было ясно, что там ей разбили сердце) и перевела разговор на вчерашние события в Сараево:

– Слава богу, сербам не удалась их затея. Невозможно представить, какая кутерьма началась бы в Европе уже сегодня. Ясно как день, австрийцы ищут повод усмирить Сербию, а немцы их подзуживают.

– Вы разбираетесь в геополитике, – заметил Стэнтон.

– В чем?

– Э-э… в международных отношениях.

– Не надо быть Бисмарком, чтобы понять нынешний расклад. Россия вступилась бы за сербов, следом втянулись бы французы – и нате вам. Всем нам невероятно повезло, что стрелок промазал и угодил в напарника. Будь он меток, нынче утром замаячил бы призрак европейской войны.

– Вполне вероятно.

– Удивительно, как он сумел скрыться, – задумчиво проговорила Берни. – Остальных-то взяли. Всех пятерых, плюс один убитый. Как там писали газеты? Крупный, ростом не меньше шести футов. Усы и бакенбарды. За тридцать. Он же как чирей на ровном месте. Все остальные заморыши. Убитому Принципу было всего девятнадцать. Наверное, не так уж трудно отыскать серба-великана.

– Вы опознаете в нем серба, лишь когда он раскроет рот. А так это просто высокий мужчина с бакенбардами. Скажем, я.

– Нет, это не вы.

– Почему?

– Что-то мне подсказывает, вы бы не промахнулись.

За разговором время пролетело незаметно, и вскоре поезд въезжал на загребский вокзал.

– Ну вот. – Бернадетт встала из-за стола. – Сейчас нам обоим предстоит пересадка в венский экспресс, но я не хочу, чтобы вы мне помогали.

– Серьезно?

– Да. Больше того, дальше мы поедем порознь.

– Ох ты! – Стэнтон даже не пытался скрыть огорчения. – А я так надеялся…

– Понимаете, дело в том, что не хочу вам надоесть. Иногда люди утомляют. А я очень настырная.

– Не соглашусь.

– Не исключено, что и вы мне прискучите.

– Да уж, сказано прямо.

– Послушайте, Хью, мы вместе провели пять чудесных часов. Впереди полтора часа в зале ожидания, а затем полдня в поезде до Вены, куда мы прибываем поздно вечером. Выходит, мы будем неразлучны почти двадцать часов, что многовато для нового знакомства. А я хочу, чтобы у нас остались темы для разговора, поскольку…

– Поскольку – что?

Бернадетт покраснела гуще прежнего, молочно-белые щеки ее стали малиновыми. Она глубоко вздохнула.

– Ладно. Значит так. В Вену мы приедем в половине одиннадцатого вечера, нам обоим понадобится отель. Мне кажется, было бы уютнее и экономичнее поселиться в одном номере. Вот, сказала. Что ответите?

Стэнтон не ответил. Он опешил. Он понимал, что ситуация может развиться в этом направлении. Чуть захмелевшие мужчина и женщина могут оказаться в одной постели. Но он опешил от прямоты. Это было бы смело даже в 2024 году.

– Если честно, – поспешно заговорила Бернадетт, – об этом я думаю с той минуты, как вы сказали, что женщины держат половину неба. Я в жизни ни от кого не слышала ничего столь прекрасного и верного. Если уж совсем честно, я бы, наверное, отдалась любому мужчине, который это сказал. Даже если б он не был таким душкой.

Прежде Стэнтон не имел повода благодарно вспомнить председателя Мао Цзэдуна. Теперь он появился.

26

Верная своему слову, в зале ожидания Бернадетт сидела поодаль и закомпостировала билет в другой вагон. За ужином она расположилась в дальнем конце ресторана и лишь поприветствовала Стэнтона стаканом воды.

Такое поведение впечатляло.

Конечно, она была права. С первых минут разговора их охватило сильное взаимное влечение, окрепшее за долгим обедом. Оба ощутимо наэлектризованные, они могли бы не совладать с возбуждением, если б провели в тесном соседстве еще одиннадцать часов. Поди знай, как оно все вышло бы – хорошо или не очень. А план Бернадетт гарантировал, что их встреча в Вене пройдет на высокой трепетной ноте. Ведь Берни была, как выражались однополчане Стэнтона, классная телка.

На Европу спустилась ночь, Хью задремал в своем купе и проснулся лишь на подъезде к Вене.

Бернадетт ехала в голове состава и, наняв носильщика, уже стояла за турникетом, когда Стэнтон еще шел по перрону.

– Берем одно такси? – весело спросила она. – Если хотите, киньте свои вещи на мой багаж. Или предпочтете собственноручно нести свой душевный груз, чтобы в него никто не сунул нос?

– Спасибо, и с рюкзаками я сам справлюсь, – сказал Стэнтон. – Привычка.

– Как угодно. Вы уже решили, где остановитесь?

– Говорят, отель «Захер» очень хорош. Он рядом с оперным театром и, наверное, роскошен, но коль уж мы в Вене…

– Прелестно! Вот там я и поселюсь.

Очередь на такси была короткой, и вскоре они ехали по пустынным улицам.

– Ни души. И так всегда, едва стемнеет, – сказала Бернадетт. – Днем здесь чудесно, а вечером тоска зеленая. Вы знаете, что в десять часов венцы уже в постели? Иначе их штрафуют.

– Да перестаньте! Штрафуют? Быть такого просто не может.

– Ну вроде как штрафуют. Понимаете, все венцы живут в многоквартирных домах, и те, кто припозднился, платят привратнику. Вот они и мчатся домой сломя голову. Смешно: давясь от спешки, съедают ужин за двадцать крон, чтобы не давать пару геллеров сторожу. Глупо, правда?

– Похоже, вы знаете этот город, Берни.

– В восемнадцать лет я провела здесь месяц, сопровождая свою тетушку. Она обожала оперу, которую я не особенно чту, но Вену я полюбила и до сих пор люблю. Три года назад я была здесь на конференции по женскому здравоохранению. Другого такого размякшего города я не знаю. Венцы рано ложатся и поздно встают, а затем все поголовно сидят в кафе и болтают о театре. Вы не представляете, сколько у них способов готовить кофе – на каждый час дня свой рецепт. Наверное, дело в том, что Вена привыкла быть старой доброй столицей, но, утратив свою важность, взяла и размякла. Я к тому, что в Лондоне или Берлине все суетятся: мы хотим всех опередить, немцы пытаются нас догнать. Насколько я знаю, в Нью-Йорке лихорадка еще бешенее. Даже Париж хочет выглядеть главным и значимым. А Вена как будто сдалась, понимаете? Австрийцы знают, что живут в разношерстной недопеченной империи, а их дряхлый император больше озабочен дворцовым этикетом, нежели международной политикой. Они оставили всякие хлопоты и теперь наслаждаются жизнью. Вы слыхали о Карле Краусе? [21]

вернуться

21

Карл Краус (1874–1936) – австрийский писатель, поэт-сатирик, литературный и художественный критик, фельетонист, публицист, уникальная фигура немецкоязычной общественной и культурной жизни первой трети XX века; известен своими афоризмами.